Итак, мы приближаемся к основной части нашего расследования. На всей территории Империи после первичного освоения земель в основных кастах периода экспансии началось дробление и формирование более мелких профессиональных каст. Однако одна из вновь образуемых замкнутых систем первоначально стала претендовать на особое место во всей структуре управления. Это была вновь создаваемая финансово-экономическая система управления со всеми входящими в нее структурами обеспечения. Вокруг оседавших на землю представителей воинской (Израиль) и духовной (Иудея) каст стали образовываться укрепленные поселения и посады, так же, как и вокруг укрепленных замков управленческих структур Империи. Наравне с этими «земскими структурами», структурами, осевшими на землю, поземельными сословиями, называемыми «Земщиной», сформировалась новая система, возникающая на совершенно других имущественных, духовных и законодательных принципах. Система, вставшая отдельно от всего населения Земли Обетованной, опричь всех, она получила название «опричнины». По своим местам, входящим в ее сеть – кромам, комтурам, командантам и др. имела еще название «кромешнина».

Земля Обетованная постепенно превращалась в Землю Городов: Гардарику, Урарту, Парсию она имела много разных названий. Пока только превращалась, Землей Городов она станет потом, когда Гильдии вольных каменщиков в течение одного столетия, на местах укрепленных поселений, по указу верховной власти, воздвигнут 3000 каменных городов по единому плану. Тема эта хорошо проработанная с хорошей доказательной базой, освещать ее можно широко.

На базе создаваемых городов начало проявляться конфедеративное устройство Империи.

Сначала оформились главные провинции: Италия с Апулией и Сицилией, Кастилия и Португалия, Арагон с Каталонией и Наваррой, Англия с Шотландией и Ирландией, Германия с Ливонией и Пруссией, Франция, Дания. В каждой провинции было свое автономное руководство, со своим войском и атрибутами власти. Свой Земский собор – законодательный орган.

В каждой провинции был свой провинциальный духовный центр, проводящий общую идеологическую линию центральной власти.

Кроме этого в каждой из них, опричь Земщины, закрепились административные центры управления медицинскими и карантинными операциями. Центры осуществления федеральных проектов по строительству, связи, развитию ремесел, землеустройству и землеосвоению. А так же центры по поддержанию порядка и обеспечению внутренней безопасности управленческих структур.

Затем обозначились казначейские финансовые центры: Новый Израиль (Иерусалим), Париж, Лондон, Пуату, Арагон, Португалия, Апулия, Венгрия, Прованс. В этих центрах встали центральные мытные дворы – Тампли, в которые после сбора, учета и разделения на федеральную и провинциальную часть свозилась та часть десятины, дани, налога, сбора, что уходила в центральную метрополию. Большая часть их сохранилась (Тампли в Гарвее, Арагоне, Лондоне, Лувр, Шателье), что-то уничтожили (Бастилия), но в основном они видны. В центре Европы, кроме того, была главная перевалочная торгово-финансовая база – маркграфство Еврея, расположенное чуть южнее Альпийских перевалов, за перевалом Большой Сен-Бернар, практически в современной южной Швейцарии в районе озера Лугано.

Но над всем этим стояли центры имперской администрации, места, где размещались соправители Ойкумены: Русь, Романия (Византия), Армения (Румелия), Венеция, Иерусалим, Венгрия, Тоскана, Анжу, Швабия.

Все эти места были прикрыты военизированными структурами военно-монашеских орденов. Не регулярной армией – Ордой, находящейся в постоянном походе во главе со своими управителями ханами, и не дружинами - гвардией светских управителей, а орденами.

Даже мобилизационное предписание у них отличалось. Если Орда и дружины по боевому расчету разворачивалась по правилам, именуемым в средневековом воинском деле «Rossdienst». Когда каждый, опоясанный мечом, должен быть прибыть к месту сбора во главе собственного знамени в окружении нескольких воинов, оруженосцев и слуг. Орденские структуры придерживались другого правила, называемого "Plattendienst", когда всадник прибывал с одним, двумя братьями оруженосцами и становился под стяг ордена. Орденская выучка и дисциплина позволяла им в кратчайшие сроки наращивать мускулы.

Появившееся государство в государстве – финансово-экономическая Империя, Империя евреев, начала развиваться по своим законам. Мы назвали ее Империей евреев. Действительно, Империя Богоборцев (Израиль) клонилась к закату, все больше и больше перенося экспансию в дальние земли. Воинская каста на освоенных землях теряла свою ведущую роль. Сражающиеся, выполнив свою функцию, уходили в тень, отползали на окраины Ойкумены.

Империя Богославцев (Иудея) четко заняла свою нишу в управленческой структуре, оставив за собой умы и души людские. Однако и она начала терять свой первоначальный вес, уступив ряд функций управленческому аппарату центральной власти. Даже пост первосвященника пришлось упразднить и отдать его титульное название главе светской власти – Царю-священнику (Пресвитору).

Управленческая каста администраторов-наместников, в силу своей разобщенности и выборности, на создание собственной Империи претендовать не могла. К тому же вышеупомянутые касты, делегирующие в нее своих представителей в качестве кадрового состава, это ей бы и не позволили.

Более мелкие касты, в том числе и торговцев (жидов) на такую роль и не замахивались, хотя может и очень хотели. Но «широко шагать – штаны порвешь», как говорят в народе.

Вновь же созданная система, вобравшая в себя представителей всех каст и продолжавшая развиваться, первоначально имела задачу опутать сетью весь мир и держать его под контролем. Исключительная ее задача была в том, чтобы по задумке центральной власти противопоставить себя всей уже существующей и поделенной системе властного управления. Главное же взять эту систему под контроль. Поэтому создание Империи евреев, Централизованной империи экономического регулирования жизни Ойкумены, отвечало поставленным ей задачам и тайному желанию светской центральной власти. При помощи вновь создаваемой паучьей сети ослаблялась власть и Израиля и Иудеи. Усиливалась власть пресвитеров и их наместников. Мало этого там, где жизнь шла под рукой новой структуры, правили новые законы и правила, отличные от земщины. Новая сеть создавала Империю опричь других империй во всем. Политически, экономически, идеологически, оставаясь при этом территориально на землях старых структур. Она их вытесняла из власти методично. Это был заговор в пользу центральной власти, объединившей в одном лице власть духовную и власть светскую. Заговор против военной власти – Орды.

В чем же было коренное отличие существования в Империи евреев от всей остальной земли.

Земля Городов – это в подавляющем большинстве была земля нового образования. Земщина оставалась на земле в прямом смысле слова, Израиль завяз в колониальных завоеваниях, Иудея скрылась за стенами монастырей. Во вновь создаваемых городах и поселениях безраздельно правили представители новой власти, власти финансов. Под себя они и верстали правила жизни.

С приходом военно-монашеских орденов и установления ими своих порядков, получила распространение военно-ленная система наделения земельными наделами, поместьями, уделами. Если до этого как мы отмечали ранее, такое наделение базировалось на условиях добросовестной воинской службы в Орде, и получения своего удела в качестве поощрения за эту службу в наследственное пользование, с правом выхода в отставку и оседания на землю. То по новым правилам каждый, военный и гражданский, мог получить свою вотчину - икт (араб.), бенефиций (лат.), аллонд (старо-герм.), альменду (герм.), апанаж (фр.), латифундию (лат.), лен (герм.), манор (англ.), феод (нем.), фи (англ.), фьеф (фр.) в пожизненное пользование. Единственным условием получения земельного надела было несение военной или административной службы, на условиях вассалитета. За выслугу лет это право преходило в наследственное, с уплатой поземельного налога. Другим видом военно-ленных отношений стало получение права взимать различные подати в пользу центральной казны с несением тех же вассальных обязанностей.

В деревнях и поселениях появились старосты, раисы, кази в чью компетенцию входил разбор мелких судебных тяжб гражданского характера, (уголовная юрисдикция находилась в ведении сеньоров) они несли также ответственность и за сбор натуральных поступлений.

Сами вилланы на землях под юрисдикцией центральной власти имели ряд специфических прав. Во-первых, свободно переходить от владельца земли к другому владельцу. Во-вторых, с отсутствием барщины, домен - крестьянское поселение обрабатывался в основном силами свободных виллан, на которых возлагались повинности продуктом и деньгами в пользу братств, предоставивших им землю.

Как правило, с крестьян взимались всевозможные натуральные оброки и платежи. В большинстве случаев деревня вносила старинный денежный налог «мууна» (арам.), который потом стал именоваться «моне», поземельный налог «харадж» (арам.) — «терраж» (лат.) и т.д.

Платежи, кроме того, обусловливались характером имущества, с которого они вносились: с пахотного поля, пастбища, фруктового сада платили по-разному. О величине вилланских оброков кратко, но выразительно рассказывает в своих дорожных записках Ибн Джубайр, сеньоры, пишет он, взимали с вилланов от одной трети до половины урожая. Господину шла также часть сбора с фруктовых деревьев, олив, нередко — половина сбора винограда. Вилланы платили и государственные налоги (с фруктовых насаждений), а, кроме того, всевозможные пошлины (за провоз продуктов на городские рынки, за продажу этих продуктов, судебные сборы и пр.). Важным нововведением, на федеральных землях явилась талья — поголовный налог. Талья (франц. taille), постоянный прямой налог. Было два типа этого налога: личная талья (taille personnelle) и имущественная, или реальная талья (taille reelle). Существо различия заключалось в том, что первая давалась по знатности рода, а вторая общине.

После же введения на своих землях баналитета [фр. banalitй < banal общинный], то есть общинного владения давильными прессами, печами для выпечки хлеба, мельницами и т. д, за символическую плату в центральную казну, представители новой структуры удостились следующего выразительного замечания монаха-доминиканца Бурхарда Сионского, передающего настроения касты духовенства по отношению к пришлым господам (иври): «Хотя они и являются христианами, но не дают никакой веры латинянам». Сказано емко, и добавить нечего.

Политическое устройство Империи евреев, вобрав черты старых властных структур, тоже во многом отличалось от них. Воссаздав опробированную в Новом Израиле в Заморье систему иерархического подчинения она стала ее дублировать на землях Ойкумены. Точно также как король Иерусалимского королевства был равен с князьями других Заморских земель: Триполи, Антиохии, Эдессы и др., точно так же в Европе начало строиться взаимодействие глав равноправных членов, своего рода конфедерация провинций.

Главные федеральные провинции подразделялись на более мелкие единицы федерального владения — баронии; последние, в свою очередь, дробились на еще более мелкие — феоды, или лены, разных размеров: феод (фьеф) мог включать несколько деревень, одну деревню или даже ее часть, так что деревня делилась между несколькими сеньорами.

В Иерусалимском королевстве, например, было четыре крупных владения: на севере Палестины — княжество Галилея (с центром в Тивериаде), на западе — сеньория Сайды, Кесарии и Бейсана, а также графство Яффы и Аскалона, на юге — сеньории Крака де Монреаль и Сен-Абрахама.

Кроме четырех крупных владений королям были подвластны свыше десятка менее значительных ленников — владетелей Арсуфа, Иерихона, Ибелина, Хеброна и иных местностей и укрепленных пунктов. Всего в Иерусалимском королевстве имелось 22 сеньории (вотчины). При этом каждое владение представляло собой феод, каждый его владелец был вассалом короля, которые принесли вассальную присягу и представляли сведения о своих феодах и поступающих с них доходах, включая денежные суммы, уплачиваемые городами.

Эта же система была пренесена в Европу с приходом туда Империи евреев. Наряду с этим выполняя свою основную задачу создание общей ценрализованной финансово-экономической системы функционеры этой системы были не только вассалами имеющими вотчины но и занимались осуществлением и защитой следующих областей. Одни — сбором рыночного налога, другие — таможенных пошлин, третьи — охраной весов и меры для торговых сделок и пр. Происходила, по выражению французского исследователя К. Казна, фискализация фьефов, в большой мере обусловленная своеобразием новых экономических правил, развитием торговли, интенсивным строительством городов и развитием ремесел. Контроль за этими денежными (рентными) фьефами, или, так называемыми, «фьефами безанта», осуществлялся из городов.

В пользу центральной короны взимались различные сборы на городских рынках и в гаванях. Таможенные сборы, якорный налог (по одной марке серебром с каждого прибывшего корабля), налог с паломников (терциарий — третья часть стоимости проезда пилигримов) и др. Помимо этого требовали уплаты пошлин с торговых караванов, направлявшихся во все концы света: Каира, Багдад, Дамаск, Мекку, Медину, Китай, Индии....

С первые шагов существования новой экономической системы была введена строжайшая дисциплина. Тот, кто, оставив свой фьеф(вотчину) без разрешения наместника, не вернулся обратно в течение года и одного дня, терял права на эти владения (так называемая ассиза одного года и дня). Вассал должен был являться по призыву на коне, в полном боевом снаряжении. Он обязан был приводить с собой своих вооруженных людей и служить там и столько времени, где и сколько потребуется. Вассальная служба в дружине обычно лимитировалась 40 днями в году. Служба в Орде была пожизненной.

Обязанностью баронов и других имперских вассалов было также участие в думском совете, или ассизе. Курия, в которой участвовали высшие представители финансово- орденской системы называлась Высокой палатой.

Ассиза — это был суд: он рассматривал тяжбы вассалов. Вместе с тем ассиза представляла собой и военно-политический орган, обсуждавший и решавший вопросы войны, мира, дипломатии. Высокая палата ограничивала королевскую власть (власть наместников) и контролировала действия короля по отношению к вассалам. Курия выступала хранительницей кутюмов (обычаев). «Одни только братья-рыцари, — писал арабский эмир Усама ибн Мункыз в своей «Книге назидания» о Курии, — пользуются у них преимуществом и высоким положением. У них как бы нет людей, кроме братьев. Они дают советы и выносят приговоры и решения». Постановление, принятое Курией, «не может быть изменено или отменено ни королем, ни кем-либо из предводителей, и брат-рыцарь у них — великое дело». Понятие «ассиза» имело и другое значение: так именовались судебники, являвшие собою не что иное, как перечень решений той же Курии. До нас дошел обширный памятник, зафиксировавший нормы обычного права, применявшегося в Новом Израиле — «Иерусалимские ассизы», т.е. свод законодательных установлении, считавшихся обязательными для всех на этой территории Известно, что «Иерусалимским ассизам» предшествовали какие-то более древние законодательные памятники. Первоначально кутюмы (от франц. coutume — обычай), обычное право, действующее в отдельных провинциях, округах, городах и т. д. основанное на Варварских Правдах вовсе не записывались. Одно поколение бардов, скальдов, баянов… певцов передавало их другому устно: отцы — сыновьям, деды — внукам. Затем кутюмы стали записывать. Первая запись принадлежит Курии и состоит из 24 параграфов, или статей, определявших юрисдикцию самой Курии.

Историческая традиция сохранила также упоминания о применявшихся некогда пресвитерских законах и распоряжениях получивших название «Письма Святого Гроба», а точнее, «Грамоты хранителей Святого Гроба»,

Начало новой записи, или кодификации права было положено созданием «Книга для короля» — она-то и образует самую старинную часть сохранившейся редакции «Иерусалимских ассиз». Позже, «Книгу для короля» дополнили другие записи, произведенные знаменитыми законодателями Иерусалимского королевства — Филиппом Поварским и Жаном д'Ибелином. Они свели воедино все правила, которые могли бы быть использованы для исполнения функций наместника в провинции.

Несколько ранее, была произведена запись юридических норм, специально применявшихся для разбора судебных споров между горожанами, — «Книга ассиз палаты горожан».
Так со временем сложился свод законов Иерусалимского королевства. «Иерусалимские ассизы».

«Иерусалимские ассизы» — к этому и сводится их содержание — детальнейшим образом определяют порядок федеральной службы, права сеньоров, обязанности вассалов, регулируют взаимоотношения между ними. Здесь обстоятельно формулируются условия, на которых вассалы несут службу сюзерену, устанавливается, в каких случаях король или кто-либо иной вправе лишить вассала его феода.

Позднее была издана «Ассиза об очередности вассальной службы», в силу которой король объявлялся высшим сюзереном для всех вассалов в провинции: любой держатель лена, чьим бы вассалом он ни являлся, отныне обязан был стать прямым вассалом короля и повиноваться ему как верховному сеньору. Эта «Ассиза», была продублирована во всех основных провинциях Империи, являясь опорной и коренной в установлении новых централизованных отношений.Она существенно ущемляла права крупных баронов и другой знати, даже управленческого аппарата на местах, напротив, расширяя прерогативы королевской и центральной власти.

Так в политическом строе Империи формировались и действовали элементы государственной централизации.

Политическую централизацию поддерживало становление прочных и постоянных экономических связей между провинциями и метрополией, равно как и в каждой из них. Торговля начала играть значительную роль в хозяйственной структуре Империи, но это была главным образом торговля находящаяся преимущественно в руках купцов (жидов) и мытарей — из Венеции, Пизы, Новгорода, Константинополя, и др.

Новая система стала делать опору на подконтрольные ей гильдии в Генуе, Ломбардии, Ганзе, Кастилии, предоставляя им права и привелегии, и на мытные дворы.

Зачастую такие купеческие флоты ходили даже под флагами прикрывавших их братств, так генуэзцы плавали под флагом тамплиеров - красным крестом на белом фоне.

Эти права и привилегии были троякого рода. Некоторые из них имели территориальный характер. Купцам предоставили в приморских городах кварталы с жилыми домами, складскими помещениями, с обязательными бассейном и баней, пекарней, церковью и, конечно, рынком. Другая категория привилегий принадлежала к сфере сугубо юридической, которая для людей, систематически заключавших коммерческие сделки, являлась весьма существенной. Привилегии этой, второй категории представляли собой разного рода изъятия из местного правопорядка. Так, купец или ремесленник, поселявшийся, в отведенном для отдельном квартале, мог быть судим только по законам этого квартала, и притом не иначе как его судом; мало того, вообще любой житель этого квартала подпадал под действие этих законов. По сути дела, купцы, будь то генуэзцы, пизанцы, венецианцы, марсельцы, барселонцы и т.д., пользовались в облюбованных ими гаванях правами экстерриториальности. Вот мы и вернулись еще раз к гетто и к городам-укрытиям.

Привилегированные поселения негоциантов [нем. Negoziant - купец], располагавшиеся полукругом вблизи гавани или центра города, занимали до одной трети городской территории. Они стали опорными пунктами торговых сношений.

Помимо территориальных и юридических привилегий торговцы обладали еще и разнообразными привилегиями коммерческого и фискального свойства. До нас дошло множество хартий (грамот), которыми государи и князья, крупные и средней руки сеньоры, властвовавшие над теми или иными городами, жаловали приезжим купцам эти привилегии.. Так, сохранились хартии, снижавшие ввозные и вывозные пошлины на пристанях и внутренних городских рынках.

Торговые привилегии, даровавшиеся купечеству, обычно не означали полной свободы от уплаты, каких бы то ни было налогов вообще, хотя встречались и такие случаи. Как правило, однако, привилегии коммерческого характера сводились к частичному освобождению от торговых пошлин. Так, Жан д'Ибелин, сеньор Бейрута, в одной из жалованных грамот, освобождая генуэзцев от портового сбора, тем не менее, обязывает их платить с продажи и покупки вина, зерна, посуды. Иногда взимались особые пошлины за торговлю лошадьми и рабами; подчас купцов освобождали от уплаты пошлин при продаже товара, но взимали пошлины с покупки, или наоборот.

Однако это не исключало жесткого контроля со стороны мытарей и структур финансовой системы за торговлей. В портовых городах функционировали особые учреждения и должностные лица, ведавшие взиманием торговых пошлин в гаванях и на рынках. Вход в гавань нередко преграждался цепью (поднимавшейся или опускавшейся по мере надобности); вот почему эти учреждения (а они занимались также разбирательством тяжб по поводу сбора портовых пошлин, конфликтов из-за причалов и прочих морских дел) назывались «Палатами цепи», а их чиновники — «цепными бальи». Была учреждена особая Рыночная палата, к которой со временем перешли судебные функции в отношении горожан. Изредка контроль за торговыми сборами в гавани или на рынке передавался администрации (консулам) экстерриториальных кварталов.

Ежегодно, перед пасхой и в конце лета, суда венецианских, пизанских, амальфитанских, марсельских купцов доставляли в портовые города Нового Израиля партии новых рекрутов из Южной Франции, Италии, Германии, Фландрии…. Новоприбывшие учились, кто долго, кто быстро и уезжали назад в Европу, пополняя армию новой Империи евреев, финансово – экономической сети мира.

Кроме того, в дополнение ко всему возникли новые братства — близкие по характеру к орденам (а в некоторых случаях даже формально связанные с ними узами вассалитета) военные объединения горожан. Известно несколько таких братств ремесленников и горожан. Братство Святых Андрея и Петра, созданное в Акре, братство Пизанцев, братство Святого Духа, братство Святого Якова, братство названное именем короля Эдуарда Исповедника, Гильдия Вольных каменщиков, Гильдия Менизингеров и др. В отличие от духовно-рыцарских орденов, братства представляли собою ассоциации, включавшие в свой состав главным образом купцов и ремесленных мастеров.

СЕТЬ. ОРГАНИЗАЦИЯ И ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ.

Братская община первичная ячейка сети.

Первичной ячейкой сети была братская община, сегодня именуемая монашеской. Братства делились на упомянутые нами: духовно-рыцарские ордена, общежитское монашество, нищенствующее монашество, ремесленные братства, гильдии, цехи и др.

Рассмотрим корни образования данной общественной ячейки. Потому что зачастую бытует мнение, что таковая форма не характерна для иудаизма в его религиозном рассмотрении. Это далеко не так, что еще раз подчеркивает, что иудаизм не есть религия или национальное обособление, а есть общественная кастовая форма существования с характерным индивидуальным созданием социальной ячейки бытового и экономического существования.

В середине I века до Р. Х. иудейский писатель Филон Александрийский — чьи написанные на прекрасном греческом языке произведения сохранились лишь у христиан, а иудеями утрачены — в сочинении «О жизни созерцательной» описал жизнь египетских «терапевтов» (буквально «служителей»). Правила этой жизни были так близки к позднейшему общежительному монашеству, что в первой половине IV в. Евсевий Памфил написал в своей Церковной истории, будто Филон говорил о первых христианских монахах.

На заре научной патрологии — в XVII веке — ученые поверили Евсевию, но уже в XIX веке они стали осознавать свою ошибку. В действительности за идентификацией филоновских «терапевтов» как монахов не стояло ничего, кроме догадки самого Евсевия или каких-то его предшественников. Но после 1947 г. линия развития научной мысли неожиданно вычертила резкий зигзаг — так на нее подействовало обнаружение поселения монашеского типа в Кумране. Устав этого поселения имел очень много общего с описанными Филоном египетскими «терапевтами», а также с упоминавшимися у разных историков «ессеями». До самой середины 1960-х гг. раздавались сильные голоса, предлагавшие считать Кумран поселением христианским или хотя бы «прото-христианским». Открытие Кумрана, и в не меньшей степени, стимулированное этим открытием изучение источников, относящихся к иудейскому и христианскому миру с ΙΙΙ в. до Р. Х. по ΙΙΙ — IV вв. Р. Х., привело к радикальному изменению научных представлений как об исторической стороне развития форм братских общин, так и, еще более, о концептуальном содержании этой формы. Именно последнее для нас наиболее важно, и именно здесь современная наука располагает совершенно новыми данными. Кумран не был христианским, не был он и прямым предшественником христианства. Но он не был и альтернативой христианству. В отличие от фарисейской традиции, давшей начало талмудическому иудаизму, кумраниты и другие движения ессейского типа имели с христианством гораздо более близкие общие корни. Упомянем один пример. Пусть Иоанн Креститель — вопреки надеждам некоторых ученых середины XX века — не принадлежал к кумранитам. Тем не менее, то братское движение, к которому он принадлежал, и которое он возглавил, имело с кумранитами много общего: и те, и другие унаследовали много сходных воззрений и обычаев более раннего периода Церкви. Гипотеза Евсевия была неверна, но породившая ее интуиция была верной: формы монашеской жизни (аскетические идеалы и даже формы общежития) сложились еще в имперскую эпоху, как формы основных ячеек обслуживающих каст империи. Они были до христианскими, до мусульманскими и до иудейскими. Они были до религиозными, потому что были имперскими.

Иудейский мир, мир духовенства на пороге эры создания религий был раздроблен на несколько, если не на множество, течений. С точки зрения позднейшего талмудического иудаизма, из них только фарисейское было правоверным вполне, хотя и саддукейское имело некоторое право на существование (ведь все фарисеи были мирянами, а преобладание в священстве получили саддукеи). Однако фарисеи были вполне чужды христианской аскетике. Христианство наследовало свои аскетические идеалы от других традиций — с точки зрения талмудизма, их нужно назвать сектантскими. С точки же зрения христианства, только эти традиции и представляли первичную Церковь.

Говоря о проблеме происхождения монашества в ее концептуальном аспекте, мы оказываемся перед необходимостью уяснить происхождение не одной, а двух идей — девственного жития вообще и жития, обособленного от людей, в частности. Достаточно очевидно, что именно на этих идеях строились все формы монашества.

Мессианская эпоха по Библейским источникам, — это эпоха дарования Нового Завета, предсказанная пророком Иеремией (Книга Пророка Иеремии. 31, 31–33), у которого и встречается это понятие впервые в Библии. Община, или Церковь Нового Завета — подобна Израилю, странствующему в пустыне. Это военный стан, и к членам этой общины предъявляются не те требования Закона, которые относятся к мирной жизни земледельцев и скотоводов, а требования к призываемым на войну. Никтоже бо воин бывая обязуется куплями житейскими, да воеводе угоден будет — напоминает об этих же требованиях Апостол (Второе послание к Тимофею 2, 4). Здесь продолжается мысль Второзакония 20, 1–8 об отправляющихся на священную войну (нельзя идти людям, привязанным к собственности, к жене и, конечно же, боязливым). Воины не должны быть обременены ни имуществом, ни семьею — мы скоро увидим, насколько буквально ранняя Церковь переносила это требование на себя. Кроме того, даже в мирное время они несут постоянную стражу. Главное событие Исхода — тот праздник, в котором ежегодно празднуется сам Исход, праздник Пасхи, — был установлен именно как «ночь стражи», или «бодрствования (бдения)» (Исход. 12, 42) (эти понятия совпадают в еврейском термине, как и в латинском vigilia). Не случайно праздник Пасхи стал позднее главным праздником христианства и иудаизма. Но в христианской Пасхе сошлись воедино вообще все три главных жертвоприношения. Христос — Новая Пасха Нового Исхода, но Его кровь — это и кровь жертвы Нового Завета (кровь Завета вечнаго: Послание к Евреям. 9, 20), которая приносится в праздник Пятидесятницы (когда праздновалось дарование Завета на Синае), а также кровь очищения и искупления грехов, — которая приносится в День Очищения (Послание к Евреям. 9 — именно тогда совершалось то ежегодное вхождение Первосвященника во Святая Святых, о котором говорит здесь Апостол). Самосознание Церкви как воюющего «стана» в пустыне подразумевало обособленность ее членов от прочих людей, и даже более — отношение к тем, кто вне стана, как к потенциальным врагам. Израиль (Богоборцы) не искал войны, но еще менее искал дружбы с теми народами, через владения которых он шел как сквозь пустыню.

Если требование освобождения от семьи очевидным образом приводило к идеалу девственной жизни, то еще более глубоко этот же идеал обосновывался требованием постоянного (в идеале) пасхального бдения, или стражи. Именно в этом бдении люди соединяются с ангелами, постоянно несущими стражу Господню. Именно эта мысль постоянно выражается в богослужении не только в христианском, но и в кумранском и, надо думать, в богослужении ранней Церкви. Когда мы сегодня поем Ныне силы небесныя с нами невидимо служат (песнопение вместо Херувимской на литургии Преждеосвященных Даров), мы повторяем основную мысль старого богослужения. Вопрос, значит, заключается не в существовании монашества в иудаизме и христианстве, впрочем, так же и в исламе, а в различии форм монашества и главном отличии дальнейшего развития в братских общинах вновь сформировавшихся религий. Отличие это «аскетизм». Аскетизм, унаследованный христианской Церковью от ранней Церкви, оказался вскоре одной из наиболее резких граней, отделяющих ее от талмудического иудаизма. Последний отверг саму идею Нового Исхода и мессианской эпохи. В глазах иудеев христианский аскетизм стал казаться ненормальностью (пригодной лишь для экстремальных условий на короткое время), а в глазах христиан принципиальное отрицание иудеями христианских аскетических принципов дало повод к обвинению их в блуде и нечистоплотности.

Но эти темы никогда и не исчезали из общецерковной традиции. Чтобы убедиться в этом, мы приведем иллюстрации из учения тех святых отцов, которые жили в одно время с первыми монахами, и представляли два важнейших региона мира — Сирию (Иаков Афраат) и Малую Азию (Мефодий Олимпский). Подчеркнем, что мы не найдем в это время святых отцов, излагавших какое-либо другое аскетическое учение. Другого попросту не было. Поэтому, обращаясь к Афраату и Мефодию, мы увидим тот общецерковный фундамент, на котором империя возвела свое здание монашества как особого имперского института.

У святого Мефодия главным обоснованием девства становится его учение о Церкви — учение чисто богословское и глубоко уходящее корнями в предхристианскую эпоху ранней Церкви. Мы не можем сейчас проследить основные аспекты этого учения и поэтому остановимся только на одном, сравнительно второстепенном у святого Мефодия, но зато очень знакомом для нас, — Церкви как стана воинского в Исходе. Как Израиль (Богоборцы) останавливался в своем странствовании вместе со Скинией Завета каждую субботу, так и Церковь останавливается в своих празднованиях «истинных суббот» Воскресения-Суда-Кущей, пока не завершится противостояние Империи и мира

Так нас, вместе со святым Мефодием, тема Исхода возвращает к учению об Империи как «месте» уже осуществившегося Царствия — где ангелы и человеки совместно несут «стражбу Господню». Но это Царствие в отношении к миру все еще находится в состоянии войны, и поэтому «сыны Царствия» должны быть воинами.

Итак, к моменту появления первых монахов Империя не переставала сознавать себя станом Нового Израиля, совершающим Новый Исход. Исход — это война. На войне не уместны браки (только по снисхождению они могут быть дозволены для неспособных — пока что — к брани). Во время маршей по вражеской территории смертельно опасно заводить дружество с местными жителями.

Вероятно, не очень многие читатели так называемых «монашеских уставов» отдают себе отчет в том, что они были написаны отнюдь не для монахов — а для общин совершенно особого рода, хотя и разделенных на мужские и женские и предполагавшие обет безбрачия для всех своих членов. Недаром слово «монах» в них нигде не употребляется. «Кто не знает, что человек есть животное кроткое и общительное (что мы бы теперь перевели общественное), а не уединенное («монашествующее») и дикое. Ничто так не свойственно нашей природе, как иметь общение друг с другом и нужду друг в друге, и любить соплеменных.»

Но надо теперь сказать и о самой общежительной системе. Это были объединенные общим распорядком жизни и общим трудом как мужские, так и женские общины, организованные в единую систему на уровне руководителей. Управление общинами строилось независимо от структуры епархиального управления.

И все же эти общины имели совершенно особый екклисиологический статус. Это проявилось в ответе на вопрос: «Надобно ли в одном селении основывать многие братства?» Ответ отрицательный. Сначала он обосновывается длинным рядом вполне житейских соображений: практическая невозможность найти второго человека, способного для должности руководителя, в случае же обнаружения такового («дело, впрочем, нелегкое и нам еще не встречавшееся») — большая польза от него на должности помощника первого руководителя; повод для соревнования между общинами — хотя бы и в добрых делах, но чреватого конфликтами; соблазн для новоприходящих в общины: они теперь будут вынуждены начинать не с подчинения, а с суда над сравнительными достоинствами разных братств; большее удобство, при единстве управления, для обеспечения необходимых жизненных потребностей; соблазн для внешних: «...пребывающие в разделе как могут назидать живущих в мире, или в случае нужды склоняя их к миру, или убеждая к исполнению других заповедей, если сами на себя навлекают худое подозрение тем, что не соединяются?»; лучшее доказательство смиренномудрия настоятелей — в их взаимном подчинении друг другу; попечение братства только о своих нуждах при независимом от другого существовании — «не явное ли это преслушание апостольской заповеди, в которой говорится: не своих си кийждо, но и дружних смотряйте (Послание к Филиппийцам 2, 4)»

Впрочем, не эти аргументы решающие. То, что здесь было перечислено, — это обыкновенные искушения, которые всегда возникали между монастырями, находившимися поблизости друг от друга, и которые, тем не менее, никогда не служили основанием для принципиального запрета создавать несколько монастырей в одной местности. Однако вот еще аргумент: «И из многократного в Деяниях свидетельства о святых, о которых пишется в одном месте: народу веровавшу бе сердце и душа едина (Деяния святых Апостолов 4, 32); и в другом: все веровавшии бяху вкупе, и имяху вся обща (Деяния святых Апостолов. 2, 44), видно, что у них не было никакого разделения, никто не жил по своей воле, но все управляемы были, состоя под одним и тем же попечением, и это соблюдалось при числе, доходившем до целых пяти тысяч, от чего, может быть, немало было такого, что по человеческому расчету казалось препятствием к соединению. А если в каждом селении находящееся число братий гораздо меньше, то какая причина дозволит им разделяться между собою? О, если бы возможно было, чтобы не только собравшиеся вместе в одном селении жили всегда вкупе, но чтобы и многие братства в различных местах, под единым попечением людей, способных нелицеприятно и мудро устроять полезное для всех, назидаемы были в единении духа и союзе мира (Послание к Ефесянам. 4, 3)» (Правила, пространно изложенные в вопросах и ответах, 35; Святой Василий).

Здесь сказано нечто большее, нежели традиционная ссылка на первохристианскую общину как на пример для монашеского общежития. Происходит отождествление принципа единства братства с принципом единства Империи. Именно абсолютное требование единства Империи было причиной единства общины. Столь же абсолютное перенесение этого требования на структуру братства — доходящее до полного запрета на одновременное существование двух братств в одной местности — показывает, что братство рассматривается наподобие организационной структурной ячейки империи. Это не одна из структурных организаций, но сама организационная сеть, точнее, что-то вроде ее организационно составляющей сердцевины.

Древнейшие монашеские тексты, особенно послания, имеют одну особенность, которая доставляла трудности для понимания уже на рубеже IV и V вв. Особенность эта заключается в том, что культура этих посланий не испытала эллинизирующего влияния, она не была иудео-христианской в том смысле, в котором можно говорить об Иерусалимских христианских традициях того же времени. Это была культура того своеобразного эллинистического иудео-христианства, которое было возможно только в Империи. Она не испытала эллинизации интеллектуалов, зато сама ее «иудейская» то есть духовная основа была эллинистична. Об этой своеобразной - эллинистической - природе иудаизма (или, как теперь говорят, «иудаизмов» - подчеркивая конфессиональную неоднородность иудейского мира) часто не учитывают историки монашества (например, С. Рубенсон и А. Л. Хосроев). Важно отметить, что уже само наличие эллинизма и иудейском «субстрате». Если св. Антоний обращается к своим адресатам: «Ныне приветствую вас всех, возлюбленные чада мои о Господе, урожденные израильтяне святые по умной вашей сущности» (Послание V, 5; цитируется по грузинской версии: G. Garitte. Lettres de S. Antoine. Version géorgienne et fragments coptes. Louvain, 1955 (CSCO 148-149 / Iber 5-6). 31/20), - то, в данном случае, «умная сущность» соответствует невидимому единству Израиля, т. е. Империи. В одной Александрии иудеев в общинах жило больше, чем в Палестине. Основным языком культуры поздней Империи стал греческий, такой всеобще литературный язык. Из среды этих общин выходили первые религии - и под их влиянием формировались первые монашеские общины, создававшие культуру Империи названную эллинской по Элохиму. Бытовавшие или создававшиеся в этой среде священные книги (да и вообще литература, как на греческом общелитературном, так и на коптском и других языках общин), концентрировали в себе идеи раннего общежитского монашества. Иные из книг, написанных или хотя бы читавшихся между 100 г. до Р. Х. и 200 г. по Р. Х., стали основополагающими для выработки некоторых из самых близких монашеству концепций - искупительных страданий за народ и подвига мученичества (2 и 4 книги Маккавейские), обращения девы от язычества в истинную веру и к богодарованному жениху (Повесть об Иосифе и Асенеф), апокалиптика (Книги Сивилл) - но все перечисленные произведения литературы объединяла также и их принадлежность к культуре эллинизма. Понимая под этим формирование идеологии и литературы первых общин, как структурных ячеек Империи, а эллинизма, как его литературно-идеологической составляющей. Маккавейские книги написаны в форме исторических хроник, Повесть об Иосифе и Асенеф - в форме античного романа, Книги Сивилл - гекзаметрами, подражающими поэмам и самому диалекту Гомера. G. W. E. Nickelsburg. Jewish Literature Between the Bible and the Mishnah. Historical and Literary Introduction. Philadelphia, 1981; J. J. Collins. Between Athens and Jerusalem. Jewish identity in the hellenistic diaspora. N. Y., 1983. Четыре книги Маккавейские входят в Септуагинту, но в славянскую Библию из них вошли только первых три. Об основных богословских идеях Маккавейских книг см.: The Maccabean Martyrs as Saviours of the Jewish People: A Study of 2 and 4 Maccabees. Leiden, 1997 (Supplements to the Journal of the Studies of Judaism, 57).

Даже «монахи» описанные Филоном терапевты - основывали ряд своих уставных правил на понятиях так называемой греческой философии (пифагорейской символики чисел). Греческой философией и культурой был пропитан насквозь иудейский культурный мир. О его преемстве по отношению к иудейской эллинистической культуре Империи лучше всего говорит тот факт, что все литературные произведения этой культуры, начиная с самой Септуагинты, сохранились. «Иудео-христианство» было в Империи только «греческим» - в том смысле, что греческий культурный элемент был в нем неотъемлемым, как базовый элемент первичной культуры Империи, называемый ныне греческим, он, по сути, являлся основой литературы общежитского монашества.

В основу структурирования и создания каждой ячейки Империи, каждой общины легли те принципы, который изложены в книге Левит и не ради «типологического» (символического) истолкования описываемых там установлений культа, а в первую очередь для внешней организации своих монастырей по образцу стана Израильского, то есть воинского стана периода экспансии. В Империи слова «гора» и «пустыня» употреблялись как синонимы. Такова была особенность ландшафта - где была гора, там и пустыня (необитаемое место), а пригодные для земледелия и человеческого обитания земли могли быть только в низинах. Кроме того, воинство Израилево вело экспансию в «пустыне», среди народов Веру не принимавших. В монашеской литературе это привело к тому, что «гора», то есть «пустыня», стало обыкновенным обозначением монастыря.

То же происходит с понятием «Завет». Те, с кем заключается «Завет», естественно, могут именоваться не иначе как «Израиль», в качестве которого выступают только монахи, члены общин. Только с ними осуществляется некая договоренность на уровне высших иерархов Империи, почти Небожителей, об их службе. «Слыши, Израилю» - начинает цитатой из Варуха (3, 9-15) свое завещание монахам преподобный Орсисий. О самом же Орсисии сказано: «Не зовите его Орсисием, но Израильтянином», уточняя при этом: «Сие глаголет Антоний: Вонми чадам Израильтянина». Такое отождествление Израиля именно с монашеством, а также присущее представление о монашеском общежитии как о части единого, ставит перед нами вопрос: «Откуда идет традиция Завета»?

Во всей истории спасения главный образ странничества - Авраам. Завет Моисеев и Завет Христов одинаково собираются в «Законе Завета» Авраама. По давней традиции, излагавшейся еще во II веке у святого Иринея Лионского: Авраам - отец обоих заветов, первого и последнего, и этот завет Авраама - завет «странничества», то есть Исхода:

«И таким именно образом надлежало быть сынам Авраама, которых Бог воздвигнул из камней и поставил ему, сделавшемуся предшественником и предвозвестником нашей веры, а он получил завет обрезания после оправдания верою, которое он имел еще необрезанный, чтобы в нем предзнаменовались оба завета, и он был отцом всех, следующих Слову Божию и странствующих в сем веке, т. е. верующих как из обрезанных, так и необрезанных, как и Христос камень великий краеугольный (Послание к Ефесянам. 2, 20) всё носит и собирает в единую веру Авраама годных в здание Божие из обоих заветов. Эта вера необрезанных, как соединяющая конец с началом, сделалась первою и последнею. Ибо, как я показал, она была в Аврааме и прочих праведниках, угодивших Богу прежде обрезания; и в последние времена снова явилась в человеческом роде чрез пришествие Господа. Обрезание же и закон занимали средний период времени». (Св. Ириней Лионский. Против ересей, III, 25, 1). Итак, образ Авраама неслучаен. Авраам первым получил Завет обрезания, но еще раньше он получил завет Христов, завет «нашей», то есть старой веры. «Через пришествие Господа» явилась та вера, которая «была в Аврааме и прочих праведниках» независимо от той поддержки «обрезанием и законом», которая временно ей оказывалась. Поэтому можно сказать с уверенностью, что «Завет», которому последовал Авраам, - это не что иное, как «наш» (выражение св. Иринея Лионского) Новый Завет, и «следующие Слову Божию и странствующие в сем веке» вместе с Авраамом совершают тот «новый» Исход, во время которого этот Новый Завет обретается.

Само понятие Исхода-«странничества» является одним из главных определений монашества. « Монах - странник, не должен ни во что вмешиваться в чужой стране, - и тогда он будет покоен». Даже в поздние времена монашеская традиция продолжает возводить свое странничество к Аврааму. Классический трактат о «странничестве» — III степень Лествицы св. Иоанна Лествичника (VII в.). Там, в частности, сказано: «Никто в такой мере не предавал себя странничеству, как тот Великий, который услышал: изыди от земли твоея, и от рода твоего, и от дому отца твоего, и притом был призываемым в иноплеменную и варварскую землю. Иногда Господь много прославляет того, кто сделается странником по примеру сего Великаго; но хотя сия слава и от Бога дается, однако ее хорошо отвращать щитом смирения». Итак, Исход, по понятиям первых общин, это было участие в первичной и последующих экспансиях империи. По разрозненным упоминаниям в текстах восстанавливается следующая концепция: Бог заключает «завет» с отцами-основателями (прежде всего, с Авраамом), а остальные участвуют в этом «завете», который распространяется и на их отношения между собой. Общежительный устав чрезвычайно усиливает тему Исхода - полного отрешения от всех родственных, личных и имущественных связей или привязанностей. Итак, «семейство Божие», «Божьи псы», «Божьи дворяне», «Божьи люди» и др. должны отказываться от житейского комфорта потому, что они несут «стражбу Божию» - и не просто «стражбу», но и войну. Пророк Исаия говорит: «Терпящии Господа изменят крепость, окрылатеют, аки орли, потекут и не утрудятся, пойдут и не взалчут» (Исход 40, 31). Еще: «Воздвигнет убо знамение во языцех, сущих далече, и позвиждет им от конец земли, и се скоро легце грядут. Ни взалчут, ни утрудятся, ни воздремлют, ни поспят, ни распояшут поясов своих от чресл своих, ниже расторгнутся ремени сапогов их. Ихже стрелы остры суть, и луцы их напряжени, копыта коней их яко тверд камень вменишася, колеса колесниц их яко буря» (Исход. 5, 26-28). Не просто войну, а войну, о которой пророк мог говорить только в будущем. Эта священная война того нового Израиля, которым стали монахи, прокладывает путь Новому Исходу – Новой борьбе за господство над миром.

О некоторых сторонах жизни военного стана Нового Израиля - общежительных монастырей - достаточно хорошо известно уже давно. Прежде всего - о принципах послушания и нестяжания (полного отсутствия личной собственности, хотя бы на одежду). Мы остановимся только на менее известном. Важнейшим следствием принципа абсолютного равенства монахов во всем, кроме самого положения в структуре управления монастырей, стал запрет на принятие в монастыри клириков), запрет сохранялся очень долго - даже при Шенуте, когда наличие собственных клириков в монашеских поселениях стало нередким). Этот запрет иногда нарушался, но тогда принимаемый должен был навсегда отказываться от священнослужения. Никто из настоятелей не имел священного сана. Исповедание грехов происходило двояко, но всегда без участия священника: постоянно - в виде откровения помыслов своему духовному руководителю (кажется, обычно это был начальник по послушанию), и ежегодно - в особом чинопоследовании «Дня оставления». Смысл Дней Оставления в месоре - это обновление Завета. Тот Завет, который был заключен с Авраамом и с другими патриархами обновляется через покаяние и оставление грехов. Период семи недель по существу своему есть период праздника Обновления Завета - период Пятидесятницы. Тем более таков же праздник по истечении юбилея недель - а, как мы видели, именно к такому празднику восходит собрание в месяце месоре. Если так, то только в упоминании о «юбилее», а также в самом положении праздника в последнем месяце года еще проступает связь с древней структурой годового цикла. Древний праздник в последнем месяце года получил значение второго Дня Очищения (евр. «Йом Киппур»), праздновавшегося за несколько недель до ветхозаветного праздника Йом Киппур 10 тишри (месяц тишри примерно соответствовал сентябрю) и, во многих традициях, приобрел значение главного праздника соответствующего полугодия. Йом Киппур являлся днем ежегодного очищения грехов и исповеди (читавшейся от имени народа первосвященником: Левит. 16, 21) и, таким образом, имел много общего с годом оставления (начало которого также провозглашалось в Йом Киппур: Левит. 25, 9). Поэтому августовский праздник, совмещавший в себе идею юбилея и Дня Очищения, в некоторых традициях стал днем главного празднования Йом Киппур, и вся неделя, занятая этим праздником, превратилась в «дни оставления» - заместившие «годы оставления» календаря книги Левит.

Затем следует тема суда (присутствующая и в других документах, относящихся к собранию в месоре, но здесь развитая особенно): «Ныне же да будут чресла ваша препоясана, и светилницы горящии, и вы подобни человеком чающым господа своего, когда возвратится от брака (Лука. 12, 35-36), как написано в Евангелии: Полунощи же вопль бысть: се, жених грядет, исходите в сретение его (Матфей. 25, 6). Пять дев мудрых, которые были готовы, вошли с женихом; те, что не были готовы, остались за дверью (Матфей. 25, 10-12). Сего ради и мы да будем готовы (ср.: Матфей. 24, 44; Лука. 12, 40), ибо Апостол сказал: Да не како, аще приидут к вам и не обрящу вас неприготованных (Второе послание к Коринфянам. 9, 4), но станем наблюдать, чтобы быть нам готовыми, ибо Давид сказал: Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое (Пс. 56, 8 = Пс. 107, 2).» Описывается знакомая нам ситуация - «стражбы Господней». Цитата из Луки. 12, 35-36 происходит из того же ряда, что и предписания Исхода 12.

Сыны Израиля вошли в Завет с Богом через Законоположника Моисея и через отца Авраама. Это был Завет по присоединению новых земель и созданию Империи. Сыны Нового Израиля вошли в Новый Завет с Богом созданный в Новом Израиле и давший имя всему монашеству или точнее всем структурам типа «братская община» по месту их первого создания – Новый Израиль. Таким образом, название Новый Израиль обозначало структурные ячейки вновь создаваемой сети Империи, отражая их принципиальную сущность как новых Богоборцев, пришедших на смену старой Орде. Воинские подразделения периода экспансии Империи сменились на завоеванных землях на новые военизированные подразделения, созданные по принципу братской (монашеской) общины, не зависящие ни от духовной, ни от военной власти и имевшие своей целью опутать всю империю экономической, финансовой паутиной, стягивающей ее в единое целое. В этом был смысл их создания и существования, то есть смысл Нового Исхода новых Богоборцев, заключивших Новый Завет с главными правителями Империи.

Основанная на структурах типа общежитского братства, рассмотренных нами выше, выросшая из воинских (Орда) и военизированных (Орден) структур финансово-экономическая сеть, опиралась на базу, подобную базе духовенства. В период первой экспансии, духовенство создало свою опорную структуру, первоначально состоящую из городов-убежищ, и впоследствии развернула ее в целостную систему за счет прирастания к ней, вновь создаваемых, монастырских и церковных приходов. Созданная в основе своей по принципу духовенства (Иудеи), финансовая сеть также опиралась на подобные структуры. Как и для всех имперских жителей, в обособленных кастовых поселениях основной проблемой была проблема изгоев, то есть излишних лиц мужского пола. Учитывая наличие полигамии и законодательной базы, следующей установкам Варварских Правд, проблема эта решалась повсеместно откомандированием изгоев на службу Империи под патронаж Иудеи. Как мы уже отмечали, часть из них наиболее образованная оставалась на имперской службе в самой сети. Однако, принимая во внимание, плодовитость семей того времени лишние люди составляли проблему и в закрытых кастовых поселениях имперских служителей. Наличие собственных образовательных учреждений – синагог и седеров, позволяло поддерживать среди молодежи высокий уровень грамотности, что в свою очередь позволяло демпфировать проблему изгоев за счет высокого спроса на грамотных людей, как в структурах власти, так и в торговых структурах. За счет этого происходило срастание финансово-экономической сети с торговым капиталом и структурами обслуживания властных представителей Империи. Изгои из касты финансистов формировали новую касту советников – «евреев при губернаторе» по точному народному выражению.

Внутри же самих кастовых поселений действовал стандартный принцип общежитского братства с наличием внутри него собственных уставов и законов. Учитывая, что в данном случае, эти поселения подчинялись единому центру и выполняли единую централизованную задачу, законы, действующие внутри них, также имели тенденцию к централизации. Все это усугублялось наличием единых инструкций и единой отчетности, повязанность кровной и круговой порукой, что было не редкостью в те времена. Результатом такого структурирования стало выделение жестко обособленной касты имперских финансистов, называемых по их основных составляющим, евреями, иудеями или жидами. Качества необходимые для выполнения своих профессиональных функций со временем оттачивались по системе естественного отбора и стали отличительными. Это: грамотность и быстрая обучаемость, аккуратность и умение вести дела, быстрота ориентации и многое другое. Замкнутость проживания и кастовые законы, одинаковые в то время для всех каст. Замечательный пример Монтекки и Капулетти. Наложили отпечаток и на внешние признаки членов касты. В основном за счет внутрикастовых браков, зачастую родственных. В ряде случаев это приводило к вырождению или родовым дефектам. От полного вырождения каст, не только этой, но и всех других как раз и спасал институт изгойства. Он позволял вливать в замкнутую систему новую свежую кровь за счет возвращающихся изгоев, уже имевших детей от смешанных браков. Возврат изгоев стал возможным вследствие большой смертности в период эпидемий или мятежей и уменьшения численности населения кастовых общежитских братств, а так же потери наследников по тем же причинам. Возвращение изгоев не являлось чем-то из ряда вон выходящим. Такой принцип был естественным и в воинской касте и в касте управленцев и даже в касте духовенства.

С уважением
Пилигрим